— За неделю не свергли? Удивительно!..
— Не удержимся! Столько сил против нас…
— На телогрейки меняем кители…
— Декреты — по радио — в первый раз…
— Революционный оскал прогресса…
— Комитет спасения утвердил, но я…
…только что связь времён перерезал
надвое дезертир-ноябрь.
— Отправим всю контру в штаб Духонина!..
— Переворот им удался вполне…
— Коли массы с нами, на что они нам…
— Землю народу! Конец войне!
— За тех, кто за мир! К чертям программы…
— И Ленину пуля, если предаст!
…искрится под редкими фонарями
матовым светом наст.
— Прежде рылись в огороде,
а теперь — ваше благородие…
— С баррикадами на улицах
управлять страной научатся…
— Пусть попробуют! Оглашенные
на этом точно сломают шеи…
— Открывается заседание Учредительного Собрания…
…топот ног на балконе, бескозырки — забралами.
— Момент ответственный, долгожданный и радостный…
…бомбы сами взорвутся, а ружья — разрядятся.
— Всенародно поданный голос интеллигенции…
…целься — не целься, а никуда не денется.
— Ситуация крайняя и меры крайние…
— Либо декреты, либо собрание…
— Гляди, накормят берёзовой кашей…
— Голому и разбой не страшен…
— Скоро уж утро! Орут, таращатся…
— Ваша болтовня не нужна трудящимся!
Край заводов, угля, товарных станций,
петиций, голода, манифестаций
вновь бурлит. Отчаянье к лицу
трубам, чаду, мутной воде, отрепьям.
Жажда истины строем крепким
идёт к Таврическому дворцу.
Караулы расставлены. Всё готово
лаву революции обузить новым
руслом, веком, гранитом. Прилив растёт,
но попятное ветер уже глаголет,
стрéлки движутся вновь к неволе,
а кто не понял — в расход.
Из подвальных засад и сквозь щели заборов
тянутся щупальца террора.
В центре Петрограда кровавой субботы
ждут баррикады и пулемёты.
— Было девятое января, нынче — пятое…
— Демократия духовенства и мирян…
— Я же свой, рабочий! — На мушку взять его!..
— Латыши, что казаки! — Молчать, смутьян!..
— Холопы американского доллара…
— Калединцы прячутся за толпой…
— Долой парламент! — На день? — Надолго!
— Небо и Бога — долой!
————————————————
Город ал. Не Кремль — пустырь.
Собор Покрова Пресвятой, что на Рву.
Тьма от чела, с посвиста пыль
вьюгой обрушивается на Москву.
Яко наг, яко благ, яко нет ничего,
лишь на Лобном на месте — суета:
трибуна? виселица? Сам не свой
блаженный, даже паперть не та.
Человек Божий, обшит кожей,
что-то лепечет кривой рожей.
Стужа да нужá — нету хужá.
Стал сыт — так и взял стыд.
— «…úначе заплутается чадо
окоём принакроется мглой
няньку нам надо
с железной мозгой
убивало б закон поначалу
ежели дури невпроворот
и своевольничать не пущало
на выборы али в огород
чтоб кому манны а кому жало
за дело а пуще за саму мысль
чтоб ко Господу провожало
а другому гремело уймись
лязгом скрежетом плотью силы
нашенской верой машинным сном
чтобы будущее заводило
приводным ремнём
чтоб накормило став у кормила
и обогрело бы заодно
чтоб и пламя и звёзды затмило
адамантовым блеском Оно
чудовище чудище или чудо —
не разобрался Олежка покуда…»
— Равенна вандалов и готов. Под ними
корчиться, если дорога Родина…
— Всё, что начато Вещим Олегом, ныне
кончается им же юродивым…
————————————————
— «Пересечен я или же недосечен
с малолетства, кознетворец-бурсак?
От лозы отеческой — в струпьях плечи.
Под исподнем — вошь, и во щах — прусак.
Отроцам, посреде кабака стоящим,
попущеньем этаким как не впасть
в ересь бегунов, да и драть, — а чаще
полной мерой возненавидеть власть!
Божий свет — и сивухой разит от попки.
Божий дар — зуботычинами для масс.
Не угроза гневным, не ярмо робким,
не антидор и артос, а Маркс.
Вот и определили клобук по Сеньке,
довели темноту до бани.
Во многом глаголании несть спасенья.
Нынче баять не подобает». —
— «Товарищ Мурашов, готовы ли вы
исполнить приказ ЦК?» —
Зелёный блеск июльской листвы
как лезвие штыка.
— «Понимаю, трудно. Ждём слишком долго.
Там ваша семья, новорожденный сын.
Откажитесь, потребуйте другую должность.
Но ежели нет иных причин,
вы же знаете, нравственно — то, что полезно
революции. Мы упразднили грехи». —
Решётчатый лес телеграфа лезет
мимо окна — в верхи.
Батарея на Всполье ударит прямой
наводкой в жилые дома на Сенной.
Где-то там стоит жена у печи,
и голодный младенец кричит.
— «Если партия скажет, отца и мать
отдам приказ расстрелять». —
— «Вот и правильно. Нет нам пути назад.
Спишут всё революция и разруха…» —
Пули и снаряды уже летят
в храмы тела и храмы духа.
В бога душу мать, и в глаз, и в бровь
течёт кирпичная кровь.
————————————————
— Дети, не бойтесь… не плачьте… Господи…
— Лев Маркович, дохтур. Издох-с, поди…
Капитель — в щербинах от рока
шалых пуль. Узоры барокко
расцветают на синеве.
Головешки да тряпки, а рядом
хлебосольный дом на Арбате
в третьем Риме — красной Москве.
— Волей революционной демократии!
— А как же не убий, не укрáди…
Не до мёртвых. Здесь ветер гуляет
в сапогах по паркету и лаем
нас напутствует. Эвон — едва ль
не забыт — чёрным блеском одетый
и обрызнут волнами света
в центре залы утёс — рояль.
— Пораскинулся дядя слишком уж…
— Хоть солдатку с её детишками…
Гений места, всеобщий любимец,
страстотерпец и гостеприимец
Rönisch. Кажется, из пыльных недр
ещё слышен рокот земного ада
второй шопеновской сонаты —
marche funebre.
— Тут морока, и в дверь не вылезет…
— К чёрту бегемота! Пыль на земь…
Вон! — охвачен и вырван под корень,
вон! — цепляется за подоконник,
вон! — качается и через борт
переваливается всей тушей,
и летит, и вонзается в уши
погребальный аккорд.
— Было у Мокея четыре лакея,
а ноне Мокей и сам лакей!..