* * *
Подснежник нежности цветёт,
обманутый теплом ладони,
от ласок ветра беспардонных
укрыт фалангами. Вперёд
не просит ни воды, ни солнца
бутон прозрачный с желтизной
бесстыжей веры — пыльцевой
и пальцевой. На пошехонца
она глазеет и как раз
берёт в полон; и кто кого тут
отогревает и проводит
шальной весной? Капель проказ
и флирта лёгкого, немного
помедли в воздухе сквозном,
пока чудак и жизнь — вдвоём
идут оттаявшей дорогой
в объятья марта! От щедрот
его — за что? и мне ли? — только
не забывать бы, как недолго
подснежник нежности цветёт.
* * *
К.
Пряди медного шёлка
щекочут лоб на ветру,
пляска стрижей поутру
будит, а к ночи смолкла.
Целиком из юности, впрок
запасённой, сбежала
через ступени — алой
полыньёй вместо щёк.
Так стыдливой мимозе
к лицу ли птичий чердак,
а ритмическая чехарда —
обстоятельной прозе?
Вздох украдкой и мне
и тебе обернётся ответом,
где берёзовых веток
плеск в июльском окне.
Впору каре-зелёных топазов
блеск удвоить строкой,
в завершение мужской
рифмой женскую опоясав.
* * *
Любовь, разыгранная по нотам
мая, обрывается сентябрём
с астрами увядающими — что-то
порознь для себя соберём.
Жаркой медью волос остаться
и расплавиться на белизне рукава
там, где спор возвышен до святотатства,
начатый с озорства.
Что все истины и цитаты
о Всевышнем и ни о чём
перед ужасом слёз, когда ты
вся — подрагивающее плечо?
В собеседники ли, в погоню
одиночество ливнем осенним идёт
и выходит на подоконник
день и ночь напролёт.
* * *
Лило так долго, что и небеса
опустошились к этой октябрьской ночи,
и на мокром асфальте легко написать
звёзд мигающие отточия.
Только ветер неистовствует во всю
мощь своих натруженных лёгких.
Бывалый повытчик заходит в суд
улики листвой присыпать ловко.
Бог гремящих крыш хоть куда горяч,
обирая почтенных отцов семейства
тополиных, а после забытый мяч
катает и не боится мести.
Как прозрачен утренний сад,
где, устав уже с осенью бороться,
дворники оранжевые стоят
перед изжелта-бурым своим сиротством.
* * *
Октябрьский воздух пахнет вином,
настоянным на листве
под каблуками. Ужели в нём
претвориться сумеют две
жизни — гроздья одной лозы,
невинность напополам
с опытом? Изучать азы
двойственных ощущений — там,
где надсаден уже кураж
и тени уже легли
на грядущее, где ещё не наш,
но не только твой вон там вдали
открывается вид. Не зря
прописалась в хаере седина
под аккомпанемент ноября
и свидетельство лип. Чудна
их осанка — двубортный фрак,
да и только, а на ветвях
белизна манжет. Но поднят флаг,
воронью пора второпях
марш накаркать… Давай-ка, друг,
выдохни и махни
горький портвейн разлук
на свадебное аи.
СВАДЬБА
Шахматы свадебной партии.
Вальс чёрно-белых фигур.
Фалды со шлейфами врозь и парами
втягиваются в игру.
Слушатели прилежные
вьются вокруг обручённых,
как обречённых, в одежде из
радости, снега, зависти чёрной.
Будет ли лёгок дебют,
сколько потерь в миттельшпиле
выдержим, и поздравленья идут
на перекличке фамильной.
Всё по обряду, но кто
руку набил в этих шахматах
и по рассеянности готов
жертвовать счастьем и страхами?
Бомж ли монеты собрал и ощерясь
ест глазами кортеж,
Бог ли просит прощения,
объявив по старинке гарде?
Вглядываться не годится нам,
и от судеб — ни защит, ни гарантий
в непостижимо единственном
долгом — как жизнь — варианте.
* * *
К.
Уловка из картавости,
как шариками ртуть,
непойманной катается,
грассирует во рту.
О чём она — без разницы, —
уверенная в том,
что схватишь и заразишься
ласкательным путём.
И телефоны бесятся
и ссоры ждут, пока
жильцами поднебесными
валяем дурака.
Впадаем в лепет заново,
и опыт нипочём,
где завиток каштановый
ложится на плечо.
Где ночь течёт по раннему
лучу к тебе в ладонь,
где за свечой сгораем мы
и дуем на огонь.
* * *
Прошлое набрасывается из-за угла
с удивлённым окликом и лавиной
низвергается, так что выстроенный уклад
весь в развалинах еле видных.
Череда вопросов громоздит леса.
Скорой нитью сшиваются обрывки сплетен.
Две улыбки начинают плясать
и кокетничать в уличном переплёте.
Но из времени — никудышный шутник,
куда веселей — портретист и скульптор,
и на всём лежит холодок его пятерни,
выцветающих красок скупость.
Кракелюры морщин, возле губ следы
ретуши, кадмий у переносицы рядом
с алым контуром век… Это лицо ли ты
целовал, ненавидел, боготворил когда-то?!
Всё бумага выдерживает и ничуть
не сочувствует. Лишь память блажит у края
жизни, то силясь поглубже в неё нырнуть,
то на тень бессмертия уповая.
* * *
Лик молодящейся женщины, а рука
старухи столетней — ужимки, шутки.
Ноша кокетства с шалостью как легка
на хохочущей штукатурке.
Внятен образ будущего, хотя
ненаучен, зато зловещ, неловок,
свит из цельной жилы, и ни гвоздя
не вобьёт фантаст или футуролог.
Вот она, внезапная благодать, —
от подспудного ужаса каменея
мимоходом в зеркале узнавать
свой портрет Дориана Грея.
Это — тема отклика? Всё же нет,
только стимул, только поправка, вычет,
что из кальция с ужасом твой скелет,
из воды и горя твоя добыча.
Вкусом кисло-сумрачным дорожа,
полдень разве жалуется на вечер?
Мир играючи спит на острие ножа,
кончен, короток, человечен.
* * *
Пьяница, от дозы уже сипя,
норовит покрепче обнять наркотик,
а затем теряет впотьмах себя
до беспамятства — и снова себя находит.
Ничего-то нет, кроме одинаковой
лестницы — для богача и клошара,
где соблазны ангелами Иакова
в орден циников приглашают.
С отвращением ночи читать и вкось
перекраивать ради Лауры с ражем
болтуна; всё – чтобы трудней пришлось
оправдаться в лирическом антураже.
Вот и на безрыбье пытаться, заживо
погребённым в свои времена Ионой
все дички без разбора облагораживать,
в плоть и мякоть ходить влюблённым.
Сочинённое сердце обделено
лёгким даром самозабвенья в устье
губ и глаз, и вся катастрофа, но
жить и расставаться — со всем искусством.
* * *
Струя дождя как трещина в окне.
Портрет с пейзажем. Зеркало ли, сердце
зарифмовать в дорожном полусне,
где лес по насыпи несётся.
Какому искушению на дно,
в какой душеспасительный тибет
податься завтра, если всё – одно
воспоминанье о тебе.
Мелькающих берёз не перечесть,
всё пристальнее погружаясь в винный
до одури закат… Какой ни есть,
он всё-таки в новинку.
Не кончено ещё! Перепоём
друг друга, ускользающее небо!
В обманчивом черновике твоём
печаль очеловечить небыль…
* * *
Жёлтый снег на фоне фонаря,
вороньём разбуженные скверы,
площади разлук, руины веры
в парке оборванца-ноября.
Тополь цвета хаки на плацу,
липовым парадом сбитый с толку,
приготовься к заморозкам долгим,
и кольчуга льда тебе к лицу.
Или нет, рыдай по всей любви
с небом заодно, качая гнёзда,
обнимая свой чернильный воздух,
жалуясь на ветер, — но живи.
С нежностью крещенской эту ночь
проведёт изменчивое сердце, —
снегом ли пытаясь отогреться,
самого себя ли превозмочь.
2011 — 2014, 2016