— «Ближних любишь, малыш?» —
Ждут ответа.
Ну откуда вихрастой макушке лета
знать об этом? — Конечно, лишь
цепь немых ужимок и поз. Когда
попугай-бутуз уяснит, что надо
говорить им всем в перекрестье взглядов,
то доносится: «Да!»

В пьяно-медленном танце
всё на ощупь, но ключ из трёх слов
открывает замки. Будь готов
драться, врать, повторяться,
и киношную стать, как успешный пароль, со всем пылом
и пивом — на чернеющий ус
намотать. Эй, пацан, за базар отвечай и не трусь,
пока ночь не остыла.

Шестерить половчей
шестерёнкой привычного мира,
управляться в пределах семейного клира
по залёту, старух-новостей
да чекушек-гостей. Визготня
пилорамы и ржавчина телеуказки
по зимнему вечеру — в жар накатанной ласки,
скуку детски-воскресного дня.

Время сдало колоду,
и многажды хуже расклад
мог бы лечь. Так что благодари невпопад
одиночества воздух голодный
за вневременный вдох и безвременный выдох. Какой
редкий ход в царстве шулера-пошлости — с тем же азартом
восполнить недостающую карту
жизнью или строкой.

Вот и всё — и не ищет
награды алхимия сердца. У века внутри
наконец-то до ужаса собственным голосом говори —
хриплым, верным и нищим —
кроманьонцем в чаду пещеры
несколько тысячелетий назад:
— «Я люблю тебя, брат», —
выбрав даже не веру, а новую личную эру.