…и только смерть удерживает пальцы
над спусковым крючком, в отверстии чеки,
на кнопке ядерной.

Благословенна будь, спасительница-смерть!
Благословенен страх уничтожения!
Благословенно то немногое, что держит нас ещё в узде,
когда всё остальное распадается на формулы и мифы.

Бог — на свалке исторического шлака,
или в притонах опиумного Гонконга
лелеет сны, в которые не вхожи его создания.

Да, старые бирюльки,
наследство дедушкино из палеолита,
но мы-то поумней,
мы сами — с усами, чипом, нимбом.

Кого стесняться? Больше некого.
С кем договариваться? Больше не с кем.
Кому-то доверять? Друг другу? Много чести.
Нам тесновато в детской. Мы выросли,
наделали разнообразных спичек,
а взрослые куда-то отлучились.

Побольше взять от жизни!
Побойчее заявить о собственных правах,
а чтобы срам прикрыть и кровь отчистить,
и лишних зрителей отвлечь — на это есть политика и спорт.

Чужая смерть мальчишкой на посылках.
Чужая жизнь порядком измельчала
теперь, когда весь мир перед глазами
картинкой на экране, и не знаешь, как — верить или нет.

Авианалётом во облацех повис вопрос
о личном смысле веры.
Пройти обряд, помыться, надушиться, перекреститься
и успокоиться, покуда снова
не грянет гром.

Он грянет изнутри.

В нейронных джунглях еще в ходу нагой инстинкт,
и жаден идеал всемирного признания.
Но — с кем? По горло сыты
иллюзией друг друга.

Неужели до меня, неповторимого, тут никому нет дела?
Неужели — биопластмасса, привычка, полуфабрикат?
Неужели вот так и кончиться — больница, морг,
земля, опарыши и сообщение в социальной сети,
пчелином улье глухого человечества?
Да как же это всё расшевелить?!
Подать себя на блюде расколотого мира!
Запечатлеть — хоть бы на миг!
Я — есмь!

Одно прикосновение — и грохот сбивает с ног,
и храм Эфесской Артемиды
в огне.