В алкогольном ноябрьском тумане,
в электрическом сне на виду
у речных фонарей так и манит
лист на лавочку в Летнем саду.
По аллее свободы не весел
шаг, и топь на кремнистом пути.
Чем сомнение уравновесить?
В чём служение приобрести?
Скелеты веток. Все цвета припрятаны
в желтках особняков. Прохожий разве шалый
идёт, похожий… — быть не может! ведь… —
на птицу с пепельными прядями,
и вздрагивают плечи, и мешает
пальто, когда пора взлететь.
— «Даниил Андреевич, здравствуйте…» —
— «Вас приветствую, молодой человек!» —
— «Разрешите напомнить…» —
— «Помилуйте, развитей
не становится память в мой нынешний век!» —
— «Я учился у вас года три тому…
Ринич… По истории Средних Веков,
также Нового времени… ритором
по французской…» —
— «То-то, думаю: кто таков!
Как же, помню доклад ваш! Евгений… Петрович?» —
— «Всего только Павлович…» —
— «Помню, помню! Да как живёте? Здоровы?
До высшего балла вы
не добрали чуть-чуть. Всё воззрения! Краше,
виноват, можно выглядеть… Бога ради, кем
являетесь вы сейчас и куда же
исчезли?» —
— «Хотелось на практике…» —
— «В якобинцы? Ну, как впечатления? Что бы
теперь выкрикнули на весь класс?
Неужели учёбу бросили? Но учёба
не бросила нас.
Вон елей вливают в уши,
подбивая бедных Ванек
мир насилия разрушить
до последних оснований.
Был ничем, но плакать рано,
станет всем: из грязи в князи.
Учат новеньких баранов
блеять накануне казни.
Учат тысячные массы
ставить единицу к стенке —
не по Марксу,
а по Разину по Стеньке». —
— «Но кто в учителях?» —
— «Бог весть. По Чаадаеву,
Россия вообще гигантский полигон
истории. Наука миру. Путь, куда ему
не след идти — увы, Наполеон,
да иже с ним. А наш-то бунт, поверьте мне,
Аттилу в силах ужаснуть…» —
— «Сильнее гнёт, и в бедной голове темней,
и недостаток прав…» —
— «Да-да, но суть
в ином. Сколько помнит себя человечество,
власть отвратительна, уж таков
у неё обычай. Тут в родах мечется
что-то кроме рублей и станков,
что-то от веры… Державный камень
топчет икону, не надо и Велеса…
Зло, накопленное веками,
под гранитным спудом шевелится…
Близятся сроки, как белые с чёрными
красным померятся…» —
— «Не беда, наконец бы
к французам и англичанам учёным…» —
— «Болваны ваши немцы!
Все эти Плеве и Нессельроде,
очередной Ростопчин и Апраксин
знать не знают, что спит в народе,
и до чего же их штык напрасен.
Всякого тронь — от ярма зверовиден,
и приканчивается терпенье…
Много стародавней обиды
на губах выступает с пеной». —
— «Да неужели же всё так плохо?
Век просвещения! Ведь мы
люди эпохи…» —
— «Бросьте, Евгений Павлович, эпоха
создаётся несколькими людьми,
и редко — теми, кто по учебникам
водит войска или носит корону.
Бесшумно вращается мир, где кочевником
каждый и общим движением тронут.
Что-то тут потаённое действует.
Что-то зовёт к сомнительной выгоде.
Что-то народами и семействами
управляет как перводвигатель.
Можно не замечать его целым
миром, сытым да развлекательным.
Или почувствовать его цели
и по возможности помогать ему». —
— «Но если цель его — реки крови,
и в разнос машина пошла…» —
— «Я не знаю другого способа, кроме
умаления спящего зла.
Друг мой! Я помню вас по выступлениям.
Ступайте на кафедру! Превозмочь
омут невежества с чиновной ленью…» —
— «Полицейскому государству помочь?!» —
— «Чтобы кнут ослабить, слово пора нести…» —
— «Крайность иная! Что пользы в пустом…» —
— «Поверьте, без испытания крайностей
нельзя идти срединным путём.
Не уходящей натуре — здоровые
головы надобны в такую прыть.
Призвание историей! Попробуйте
понять, а что-то и предотвратить…
Торопитесь, пока отступило кровавое крошево
и на время улёгся переполох.
Торопитесь, и да поможет вам
русский Бог».