— «Петя, цел?» — «Об кого-то замазался…
Чёрт повел нас в этакий хор…»
— «Говорил: смотри в оба глаза сам…»
— «Не опомнюсь я до сих пор…
Женька, что же это? Да как же царь…
За скотов нас держат, небось…
Слава богу, всё кончилось, кажется…»
— «Слава богу, всё началось». —
— Николай второй… заметно, что не первый… —
В дневнике чернила вьюгой замело.
— В Петербурге беспорядки… многочисленные жертвы…
Господи, как тяжело!
— Чей приказ? Вперёд ни ружей, ни картечи!
Раненых — в больницы. Чей приказ?!
— Убивают, сволочи, и тут же лечат…
— Видно, всё-таки боятся нас…
«Имеем честь доложить! Сегодня, четвёртого февраля,
террористом на территории Московского Кремля
зверски убит, на секундочку, дядя нашего короля,
то есть президента, он же великий князь
Сергей Александрович. Ничуть не таясь,
убийца испробовал бомбу, и всё разлетелось в грязь.
Некто Каляев Иван — вследствие сыскных мер
установлена личность — бывший студент, эсер,
сын околоточного надзирателя. Изувер
заявил перед виселицей, что, цитата: храним
в этом ужаснейшим беззаконии Святым
Духом и готов умереть, сопровождаемый Им».
— Целый флот просвистать у Цусимы…
— А министра-то в шею, без ордена…
— То-то Трепов пустит им дыму…
— С красным флагом гуляют по городу…
— Князь Таврический бы сделал гримасу…
— Броненосец легче в пролив увести…
— Говорят, от гнилого мяса…
— Вовсе нет: от несправедливости…
Распадается воздух на части
от аплодисментов и свиста.
— Последние конвульсии власти!
— Солдат превратится в социалиста!
— Долго ли ждать ещё, объясни нам!
— Сами возьмём и распашем сами!
Стелется и плывёт по равнинам
дым горящих усадеб.
— Маменька, это герои!.. Во здравие
борцов за счастье народа!.. Виват!..
— Себя — ради бога! Кто дал право им
других приговаривать и убивать?..
— Чу́дное дело! Вся интеллигенция
за отчуждение земли и террор…
— Знал одного: цитировал Герцена,
к нему с топорами – так до сих пор
не может опомниться, мол, устал нести
просвещение, молится на казаков,
мигом слетели все либеральности,
за границу — да был таков…
— Инфлюэнция, двор гриппозен…
— Как? Парламент — и совещательный?..
— Слишком мало и слишком поздно…
— Только мокренько будет гадине…
— Погоди, зарядят с казённой части…
— Без царя обойдёмся! Заладил: царь…
— Мир с Японией! — Вовремя, не ровен час-то…
— Ну, теперь наше дело наладится…
Жара спадает. Вечер мерно дышит
подсолнухом и резедой.
Всё успокоилось, но августовское затишье
не обернулось бы грозой.
Еще чуть-чуть — и бездна звёзд разинет
алеющий у горизонта рот.
Огромный ржавый мастодонт России
помалу замедляет ход.
Ещё труба ревёт и бьётся поршень,
но тяжелей вращение колёс,
и озирается по сторонам всё больше
натруженный колосс.
Ещё болты в пазах и паровозная привычка
по-прежнему сильна,
но уголь отсырел, и заработок вычтен,
и множится вина.
Рессорам снятся сны, и сеет мелкий
октябрьский дождь, а впереди —
не то заклинены бастующие стрелки,
не то разобраны пути.
———————————————————
— Как на клёнах нынче горит листва…
— Удалось на яхте достичь…
— Отчего же дремлет правительство?..
— Истукана хватил паралич…
— Хороша была всенощная, и ладаном…
— Поохотиться славно у нас на Руси…
— На сегодня граф Витте с докладом…
— Как не вовремя! Ну, пригласи…
Каторга словес и чисел многозначных…
пухнет голова… туман и стыд…
сам женат на разведённой… и масон… и со жвачкой
вечно ходит… и грубит…
— Дело серьёзное, Ваше Величество,
счёт уже на недели идёт…
всюду брожение… и в наличии
небывалом… колеблется флот…
стачка всеобщая… стычки с полицией…
бунты в губерниях… извольте смотреть…
в хаос Россия готова скатиться,
и промедление — смерть…
— Много ли верных сил? — Недостаточно,
всё трясина, негде ставить стопу…
— Ваше мнение? — Нужен порядочный
манифест, утихомирить толпу…
— Конституция? — Всё можно и́наче
написать и не цепляться к словам,
но если народу затянем с выдачей
наших свобод, он возьмёт их сам.
— Нет, не понимаю! Отчего не хочется смириться
с тем, что послано судьбой?
Отчего бунтуют? Отчего полны амбиций
жребий выклянчить иной?
Тяжко править! Для того ведь только, сердце
бедным мужеством скрепя,
что России должно жить при самодержце,
и отделался бы — для себя.
— Вот бы земский собор по-старому…
— Дальше так продолжаться не может…
— Забастовка всеобщая — и ни армия…
— Что-то случится, храни нас Боже…
— Бог же есть поповская выдумка…
— К чёрту его, нынче новая вера…
— В шею с жандармами его вытолкать…
— Риничу слово, давай откровенно…
— «Товарищи! Есть хоть один среди нас
человек из камня, дерева или золота,
кто бы пил чугун или ел алмаз,
о шести ногах бы пускался в пляс
и не умирал бы стеклом расколотым?
Не рождаются у станка впотьмах.
Не рождаются богачами с нищими.
Ни в ливреях, ни в палачах,
и не много дела в одних речах,
и не бунта, но справедливости ищем мы.
Предназначен к лучшему человек,
чем землёй под царями быть. Отольются им
кровь и слёзы расстрелянных и калек.
Силу жизни не задушить вовек,
и поэтому я говорю: революция!» —
Аудитория Санкт-Петербургского
Императорского университета
в криках, а осень в чудное и узкое
платье кленовое разодета.
Кафедра не для науки, для митинга
нынче, и спорят студент и рабочий
до одуренья, а осень невидимо
тает и с летом проститься не хочет.
Слушают мастеровые с опухшими
веками и губами. По лицам их
нечто проходит, а рядышком слушает
и не вмешивается полиция.
Слушает небо — и очень внимательно.
Слушают пулемёты с винтовками.
Слушает целой России громадина,
парализованная забастовками.
«Срочные новости! Сегодня, осьмнадцатого октября,
подданные имеют полное право благодарить царя,
преимущественно громогласно, нежели втихаря,
ибо спущен высочайший императорский манифест
об усовершенствовании порядка — в один присест,
небывалый для округов, регионов, местечек и мест.
Во имя умиротворения смуты, а равно — народных благ,
мы учреждаем Государственную Думу с тем, чтобы всяк
закон принимался в оной; и подписываемся в знак
неприкосновенности гражданских свобод
личности, совести, слова, собрания; и привлекаем наперёд
к выборам в Думу все сословия, а не только господ».
— Конституция? Больно куцая…
— Кто же таперича будет власть?..
— Извольте пожаловать на секуцию…
— Революцию не дадим украсть…
— Куды податься бедным чиновникам?..
— Что запрещать, что дозволять?..
— Ох, нелёгко, темно да новенько
разворачивать оглобли вспять…