Крепость в осаде, слепок мгновенный,
за ночь выстроенный муравейник,
город Солнца — от самого рва
до флагштока с полотнищем алым
шестиметровому рукотворному валу
робко вторит строфа.
Бочки, чугунный забор, хлам древней
мебели, новенькие стволы деревьев,
тумбы с рекламной размазнёй,
пучки телеграфных волос, даже
навзничь развёрнутые экипажи —
спаяно всё ледяной бронёй.
Льётся хоралом гремучая песня.
Баррикадами ощетинилась Пресня.
Пули впиваются в лёд и гранит.
Напротив, лишившись от ужаса речи
колокольной, храм Иоанна Предтечи
раненой штукатуркой укрыт.
Всё тут предтеча, предостереженье.
В люльке метели спит пораженье
места сего. Тяжко тут сел царь.
Там, где малиновый звон шёл когда-то,
десятидневная канонада
глухотой наполняет сердца.
Там, где выкатывали на водку,
артиллерия прямой наводкой
всаживает картечь
в полыхающую пашню,
и дрожат кремлёвские башни,
силясь голову уберечь.
— Ошалел от пуль? Да стой ты!
— Дворянин заезжий какой-то…
— Эй, не лезь наперёд голытьбы…
Неуместен герой, но всё же украдкой —
если бы флагом! — красной заплаткой
машет перед быками судьбы.
То, что рождается, рвёт пуповину,
но от горячки пушек и ружей
страшнее руины
внутри, не снаружи.
То, что дрожало вне стен морали
без ненадёжной одежды приличий,
стало нормальным,
даже привычным.
Гаснет мятежное пепелище
над Москвой-рекой. Уже ищут
коноводов жандармы, а под шумок
из подвалов и лавок бесповоротно
вытекает по капле чёрная сотня,
только «Интернационал» умолк.
Вот он, едва уловимый миг,
когда жажда счастья изнанкой зла
оборачивается, веру — на штык,
и ничуть не важно, чья взяла.
Вот он, час смерти искры в золе,
когда пена ангела, спавши с губ,
адским семенем корчится на земле,
и доктринами полон труп.
От свободы с непривычки — чуть-чуть до погрома.
От соборности — до права кулака.
— Эх! эх! пустим кровь им,
и вся недолгá!
От красного снега — до всеобщего счастья.
Под ребро — и был таков.
— Бей очкастых!
— Бей жидов!
— Бей революцию в кровавую кашу!
— Бей товарища, не трусь!
— Власть еще спасибо скажет
за спасённую Русь!
Закрывай плотнее ставни
и не стой у фонаря!
— За народ православный
да за батюшку-царя!
— За порты его держи!
— Чай, теперь-то не удаленький…
— Эх! эх! хороши,
в душу дай ему ещё чуть-чуть!
Сапоги да валенки
сквозь кровавую муть…
Вся империя глядит, како веруется слабо,
как легко всё впадает в ночь ножа и топора.
Черносотенный табор
бьёт витрины до утра.
— Пусть подавится кишками!
— Манифест его не спас!
— Кто не с нами —
против нас!