Будущее спит — и набирает вес
прямо сейчас. Год революции — но и чудес
новой физики. В бумажном космосе трёх статей на
малопонятные темы кончается прежний мир.
Пространство и время за общий пир
садятся по мановению руки Эйнштейна.
— Часы у нас, что ли, идут по-разному?..
— Не фотоэффект, а прямое кино…
— Ньютона мы исправляем, праздник-то!..
— И упраздняем эфир заодно…
— Смешно! Преобразования Лоренца…
— В патентном бюро бы лучше служил…
— Сам-то вытянется, когда ускорится?..
— Подозрительно красиво для лжи…
Энергия масс как божий день светла
и разрушительна. Не уяснить числа
в оковах нулей, тем более — к чему зван ты
в сей механизм, где то ослепительно, то черно,
где на удивление чтут законы, где ничего
коллективного, сплошь одни неповторимые кванты.
— На симпозиуме такое бы стал нести…
— Нет уж! Либо частица, либо волна…
— Бред с оттенками гениальности…
— Революция, притом не одна…
— Парадокс близнецов? Меня простите, но…
— Скорость в опыте Майкельсона ведь…
— Эдак тут всё станет относительно…
— И это придётся преодолеть…
Причины явлений не в прошлом, а чёрт-те где,
когда и материя-то вилами на воде
соткана из пустоты и электро-магнитных
вихрей. Не хуже Протея, протон
от наблюдателя прячется, и со всех сторон
тайнами полн, и рвётся из рук путеводной нитью.
———————————————————
Новорождённое чешуйчатое небо
качается над головой.
Март нараспашку — с кем бы, где бы ни был
на Якиманке и Ямской.
Сугробы пригорюнились и слушают
рулады птичьи. Тени голубей.
Капель идёт сияющими лужами,
и банный день у голубей.
Один, другой — и все на площадь,
и купно верят, что приспело им,
и каждое перо топорщат,
и лужа по колено смелому.
Чуть что — ухаживаньем радует
подруг, и пуще украшений
одна воркующая радуга
переливается на шее.
А тот ныряет водолазом,
которого пора спасти,
и тут же косит рыжим глазом:
нет ли опасности?
Голову набок, и сам себя спрашивай:
кто такой? кто такой?
Швами и солнцем стоишь разукрашенный,
слава богу, живой.
Богу ли, доктору ли, случайному
ломовику из Замоскворечья,
полтиннику за подкладкой в отчаянии
найденному — всею жизнью и речью —
кому? кому? — сердечный пожар нести
из благодарности, из благодарности…
Эскулапова рекомендация — вещь!
давать уроки? довольно торга.
Металл прозаичен, жаден, зловещ,
всегда готов охладить восторги.
— Дума распущена! —
Чашки с блюдцами
падают со стола.
— Ну, теперь-то
ждите завтра же революцию,
господа, мне поверьте!
Ждут профессора с адвокатами,
либеральные деятели с поддатыми
питомцами Клио — все подряд
говоруны просыпаются с жуткими
видениями — помилуйте, шутка ли! —
цельный парламент сейчас упразднят.
Тянутся дни, что майские парочки.
Газеты добываются с нарочным.
Ищут приметы — прочти, прочти! —
сколько из интерьера барочного
каркали, волхвовали, пророчили,
а не сбылось ничего почти.
Что же случилось? — Июльским парадом
лип с тополями дачи укрыло.
Начхав на лысины депутатам,
ливень пыль отчистил с мылом.
Где революция? — За тяжкой службой,
чинодралы — утром, а в ночь — транжиры.
Жизнь обворовывает непослушного
студента, тому опять не до жиру.
Август проходит с двумя гимназистами
по Древнему Риму времён заката.
Щёки ввалились, но рвётся úз дому
дух свободы на баррикадах.
Прочь из Москвы! Обозом ли, поездом,
стопом, собаками, на перекладных, —
всё, чтобы исполнять себя, поедом
поедая вёрсты равнин родных.
Летняя ночь дремлет под Тверью,
странники спят перед замкнутой дверью.
Выхода ищущим полушариям мозга
впору довериться звёздам.
В яслях рогожи, в люльке телеги
пить голубое сияние Веги.
С тихим мерцанием — ах, извините! —
всё уступает ей место в зените.
Млечным путём, излучиной неба
лебедь плывёт, и пламя Денеба
уж подгоняет его, чтобы спица
шеи свободно могла поместиться.
Посреди чернозёмного поля,
усеянного зёрнами звёзд, поневоле
смысла ростки ожидаешь от мира,
в гляделки играючи с Альтаиром.
Но от расцветшей бессмыслицы старость
ветви разводит, и ветхий Антарес
кровью над лесом висит — и уколом
света, рождённого в утлом и полом
прошлом, и вот отверзаются веки
видеть библейские дела и веки.
Под заново открытой бездною
остаться крошечным Иовом
сличать величие небесного
царя с ничтожеством земного.
Но путь зовёт, уже затрещину
подносят соне между буркал,
и всё отчётливей мерещится
гранитный очерк Петербурга.